А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
...Впервые заняться пластикой пространства атлантов заставила угроза космической катастрофы. Тысячекилометровый шар рыхлого льда шел на Землю лоб в лоб. Попытки космического флота уничтожить его или сбить с орбиты успехом не увенчались. Вот тогда впервые и состоялся глобальный эксперимент: неподготовленный, опасный. А что было делать? До столкновения с кометным монстром оставались дни. И - получилось! Земля перед летящей кометой будто бы расступилась, превратилась в кольцо, в бублик - и в отверстие комета проскользнула. С точки зрения людей на Земле комета стала утончаться, превращаясь в вытянутое яйцо, в клин, в стержень, в иглу... Она коснулась поверхности Земли, имея диаметр, сравнимый с диаметром атома - и пронзила планету навылет, не причинив ни малейших повреждений. Успех окрылил. Много раз инженеры пространства производили различные действия с Землей и другими планетами. Но вот двенадцать тысяч шестьсот пятьдесят лет назад произошло нечто, Глебу пока непонятное - катастрофа? запланированное перемещение? - в результате чего участок пространства, где находилась сама Атлантида и масса прилегающих островов, обособился и как бы вывернулся наизнанку, оказавшись в иной Вселенной. Но между ним и старой Землей осталась своеобразная пуповина... - Борис, конечно, очень сильный человек, - продолжал профессор, когда Глеб вновь повернулся к нему. - Вряд ли кто другой вынес бы такой информационный удар. Он вынес. И смог воспользоваться тем, что узнал - пусть и не сразу. Тебя он многому сумел научить, не так ли? А ты об этом не подозревал, думаю... Так вот: у тебя здесь, - он дотронулся до лба, - спрятано все, что Борис знал сам. И я должен помочь тебе справиться с этой лавиной... - Хорошо, - сказал Глеб. - Только, пожалуйста, не тяните. Обед растянулся часа на три. Дела, ради которых затевалась вся поездка, уладили помощники, хозяева лишь выслушали их, посмотрели друг на друга, кивнули - и все. Больше к делам не возвращались. Ели и пили обильно, делая передышки. Хозяин дома, Петр Сергеевич, включил увеселения ради какой-то музыкальный автомат, и комната наполнилась низким хрипловатым женским голосом, очень сильным и выразительным. Правда, певшим на неизвестном языке. Ваша тезка, Эдит, - Петр Сергеевич поклонился. Олив благосклонно кивнула. От автомата тянулся электрический провод к батарее наподобие телеграфной. В предыдущей жизни - Петр Сергеевич употреблял именно это выражение - он был художником. И даже неплохим художником. Известным в узком кругу. В холле висят его работы - из тех, что привез с собой. Когда перекрыли кислород (Что? - не поняла Олив, и Петр Сергеевич сделал характерный жест: двумя пальцами пережал себе горло), когда очень немногих выперли за границу, а с остальными поступили вообще по-свински, он и еще одна дама-скульпторша отправились колесить по стране: оформлять помещения... и прочее. И в Сибири им попался старичок-скаут (они тогда, конечно, не знали, что такое скаут) - он их и раскачал понемногу на эмиграцию, а потом провел на остров Алеша. Да, они понимали, на что шли - и тогда готовы были проторчать всю жизнь на клочке суши размером поменьше Британии, но где нет ни худсоветов, ни парткомов, ни кураторов, где только размерами суши ограничена свобода... Но в чем-то они просчитались - вот только до сих пор непонятно, в чем именно. Дама эта прожила на Хармони четыре года, а потом уплыла в море - не на лодке, нет... оставила письмо. А он сам... вот не уплыл почему-то. Пас овец, постепенно обзаводился землей, стадами... оказалось, что это тоже интересно. Особенно когда не пишется. Редко кто делает здесь что-то настоящее... да и деньги? На продажу картин, например, не прожить - спрос ничтожный. Появилась, правда, сейчас маленькая компания - украшения делают... После обеда вышли на прогулку. Улица была короткая, и в конце ее, запирая путь, стоял трактир. Просто "Трактиръ", без названия. Деревянный медведь хлебал из деревянной кружки. Встречные здоровались с Петром Сергеевичем подобострастно, с Джерардом - сдержанно, с четой Черри - вежливо и подозрительно. А за что им нас любить, подумала Олив. Из трактира вынесли столик под белой скатертью, плетеные стулья. Поставили на тротуаре. Водочки изволите ледяной, с грибочками? - изогнулся официант. Не-е, ну ее, отмахнулся Петр Сергеевич, волоки-ка ты, братец, шампузо. Вино, против ожидания, оказалось хорошим. Палец, в сущности, не место для жилья, сказал внезапно Петр Сергеевич, глядя куда-то мимо всего. Карантин, лагерь... лагерь, да. Постоянно здесь живут с полсотни... чудаков. Я вот, Васька-трактирщик, еще кое-кто... Остальные - год, полтора, осмотрятся - и дальше, дальше. А тут они приходят в себя, начинают понимать, чего хотят... впрочем, не все. Ведь ломается человек начисто, до последней косточки. Это на словах вернуться на сто лет назад - легко и приятно. Пока сам не хлебнешь... Двадцать лет я здесь, двадцать - а все кажется, что игра. Тебе чего, котенок? - и тут все заметили чумазую девочку лет девяти, голодными глазами слипшуюся в горку засахаренных фруктов. Ну-ка, брысь! Она что, голодная? - изумилась Олив. Девочка, ты есть хочешь? Та кивнула. Только не вздумайте ей ничего давать, предупредил Петр Сергеевич, а то их сейчас стая набежит. Да как же так может быть - чтобы ребенок был голодным?! У нас все может, вздохнул Петр Сергеевич, родители пьют, работать не хотят - но и детей при себе держат, не отпускают... и новых строгают одного за одним. Эй, котенок, знаешь меня? Девочка кивнула. На вот... - он кинул ей серебряную монетку. Если никого не приведешь, завтра получишь еще. Поняла? Девочка опять кивнула, сунула монетку за щеку и убежала. Если сейчас в переулок налево повернет, сказал Петр Сергеевич - значит, за бананами. Из недавних девочка, у них, у бедолаг, банановая лихорадка еще не прошла. Что-что? - не поняла Олив. Банановая лихорадка. От бананов их трясет, от одного вида, вот что. Создали рай для народа, догнать-перегнать... - непонятно выразился Петр Сергеевич. Девочка повернула налево. Вот, я же говорил... - он усмехнулся. Да как вы можете смеяться, вспылила Олив, у вас дети голодные по улицам бегают, денег просят! В жизни такого не видела, думала, только в книжках... да и то не верила! Это плохо, это большое зло, согласился Петр Сергеевич, но с этими людьми только так и можно. Иначе их к работе не приучить. Главное, учтите: здесь ведь отстойник. Те, кто поэнергичнее, уходят дальше, не задерживаются здесь... А эти - целыми днями готовы на крылечках сидеть, болтать... картошка дешевая, хлеб еще дешевле... чем не рай? О том ведь и мечтали, чтобы вот так сидеть и не работать, за тем сюда и бежали... бараны. А впрочем, не знаю я, что правильно, что нет... кормим-то их мы, чего греха таить, а они волками смотрят... Олив вздохнула. Бокал изнутри порос жемчужным мхом. Потом, когда шли обратно к дому, когда размещались в карете, когда по тряской мостовой возвращались к мосту и через мост - к шоссе, - Олив видела этих людей, великое множество их: как они сидят поодиночке, или вдвоем, или помногу: на серых крылечках, на скамейках, на вынесенных из домов стульях; как мужчины, окружив столы, азартно играют в некую местную разновидность домино, как визгливо и грубо препираются где-то за занавесками женщины, как дети играют в войну и погоню. Слишком много неслось отовсюду звуков, слишком густы и пронзительны они были... и слишком много грязи и смрада окружало это скопище тел. Зеленые и красные простыни висели, угнетенные безветрием, поперек переулков, почему-то только зеленые и красные, и синий дым тек под мостом. Здесь нет жизни, сказал на прощанье Петр Сергеевич, вся жизнь там: он кивнул за спину, и непонятно было, что он имеет в виду: ту ли жизнь, что осталась в прошлом, ту ли, что растекалась по острову, по его фермам, полям, мастерским... Эти, - он обвел рукой вокруг, не живут, а только ждут. Многие из них и не жили никогда. А кое-кто так и умрет, не живши... далее